31 января 2014 г.

Полонез Огинского

Старожилы Тернея, возможно, помнят человека по фамилии Лукин, который жил в конце Партизанской улицы. Его домик, чья-то бывшая баня, стоял на берегу протоки (запамятовал её название). Я не помню его черты лица, но в моей памяти сохранился внешний облик этого человека.


Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, плотного телосложения. Он был холост, жил отшельником, замкнуто, с людьми почти не общался, кроме, пожалуй, Николая Тюрникова, моего двоюродного брата. Впрочем, общался не то слово, скорее всего иногда просто навещал его. Дело в том, что, несмотря на слепоту, Николай великолепно играл на балалайке, и Лукин приходил послушать его игру. Посидит молча с часок и, не сказав ни слова, уходит.

Николай в то время жил у бабушки, и когда я, мальчишка, к ней забегал, то иногда видел у неё хмурого, широколицего дядьку. Меня он тогда не интересовал: мало ли кто приходил к бабушке. Она была женщиной гостеприимной, к ней постоянно приходили какие-то люди, она всех принимала, угощала, чем могла. Лукин тоже не был обделён её вниманием.

Странный это был человек, вёл он себя неадекватно. О нём даже ходили разные анекдоты, особенно на охотничьи темы. Большинство мужчин в Тернее, как известно, всегда увлекалось охотой. Кроме профессиональных охотников, здесь было немало любителей поохотиться на дикого кабана, медведя, кабаргу, а то и на сохатого, хотя охота на него была запрещена. Увлекался охотой и Лукин. Во всяком случае, ходил с ружьём в тайгу, но всегда возвращался, что называется, с пустыми руками. Те, кто с ним ходил на охоту, рассказывали, что Лукин не искал зверя в тайге, а оставался в охотничьем бараке и запирался на все засовы. Над ним часто подшучивали, изображая «медведя», который якобы бродил вокруг барака, царапал дверь, рычал. Лукин со страху палил в потолок, отгоняя «зверя». Охотники относились к нему снисходительно, как к блаженному, ему всё прощалось, одного они не могли понять: для чего он ходил в тайгу?
Какой-то тайной была окружена и его жизнь. Он никому не рассказывал о своём прошлом. Никто не знал, даже Николай, кто он на самом деле, откуда прибыл в Терней. Ходили слухи, будто он служил в белой армии во время гражданской войны на Дальнем Востоке и потому скрывал своё прошлое, прикидывался простачком, приехал в Терней под чужой фамилией. Боялся, что его могут разоблачить и арестовать. А был 1938 год – разгар сталинских репрессий. Тогда, как известно, многих в посёлке арестовали как «врагов народа». Тем не менее, Лукин избежал этой участи.
Вот то немногое, что я услышал от взрослых в те далёкие годы моего детства о Лукине. Я даже не предполагал, что в скором времени узнаю его совсем с другой стороны…


В нашей школе учитель немецкого языка Кремер (немец с Поволжья) организовал струнный оркестр. В него вошли и мы с приятелем, Виктором Ершовым. Я играл на балалайке, Витька – на гитаре. Во время летних каникул нам приходилось часто репетировать у Ершовых. Дом их стоял на склоне сопки неподалёку от перекрёстка улиц Подгорной и Партизанской. Изба и хозяйственные постройки были обнесены забором из штакетника, который создавал уютный дворик. Мы жили неподалёку от Ершовых, в одном ряду домов, и я, обычно под вечер, приходил к Витьке с балалайкой. Мы с ним в этом дворике что-нибудь разучивали, а чаще всего исполняли уже отрепетированное. У нас неплохо получались «Светит месяц», «Подгорная», «Цыганочка», вальс Каминского и ещё кое-что.

Иногда послушать наш «концерт» приходили мужики из ближайших домов. Они обычно стояли за забором и молча курили. Разумеется, музыканты мы были не ахти какие, ещё только учились. Мы даже не знали нот, а мелодии песен подбирали на слух. Нередко, проходя мимо, к мужикам присоединялся и Лукин, так же молча стоял у забора и курил. На него особо никто не обращал внимания.

Однажды мы с Витькой разучивали какую-то новую вещь. У нас ничего не получалось: то я возьму не ту ноту, то Витька не тот аккорд. Как обычно за оградой толпились «слушатели», среди них оказался и Лукин. Видимо, им надоели наши упражнения, и кто-то из мужиков сказал:
- А вы дайте гитару Лукину, он вам покажет, как надо играть.

Помню, Лукин смутился, замахал даже руками – дескать, нет, ни за что, хотел было уходить, но его всё-таки уговорили остаться и сыграть что-нибудь. Витька тоже слёзно просил его об этом. Лукин сдался, махнул рукой, вошёл в калитку и медленной неуверенной походкой подошёл к нам, присел на скамейку. Витька тотчас протянул ему гитару. Лукин несколько секунд подержал её в руках, зачем-то погладил гриф и вдруг взял несколько сильных аккордов. По тому, как они прозвучали, стало ясно – перед нами мастер своего дела. Мы все притихли в ожидании продолжения. Наконец, после короткой паузы Лукин заиграл.

Прошло много лет, а во мне до сих пор звенят эти струны гитары. Он начал с русских народных песен, романсов. В его руках гитара заговорила иным голосом: она то рыдала, то заливалась соловьём и эхом отзывалась в сопках, то грустила, как на похоронах. Лукин так виртуозно перебирал пальцами струны, такие волнующие извлекал из них звуки, что создавал иллюзию игры целого оркестра. Я уже не помню, что он тогда исполнял, но одна мелодия врезалась прочно в мою память. Много позднее я услышал её по радио – это был полонез Огинского.


Я прожил долгую жизнь, немало повидал и послушал гитаристов, сам неплохо владел инструментом, но так, как играл этот деревенский мужик… такого я никогда не слышал. Более того, не слышал, чтобы полонез Огинского можно было так сыграть на гитаре, как его исполнил Лукин.
Мы, как завороженные, слушали эту волшебную музыку, затаив дыхание. Было удивительно видеть, как он своими огрубевшими пальцами с такой лёгкостью перебирал струны, извлекая из них чарующие звуки. Помню, как меня охватило тогда чувство светлой радости и восторга, я погрузился в какое-то возвышенное душевное состояние. Во мне всё пело, играло, словно я превратился в музыкальный инструмент.

Лукин продолжал играть, а из глаз его катились слезы. Внезапно он прервал игру, сунул Витьке гитару, резко встал и, не прощаясь, быстрой походкой направился к калитке, рывком отворил её и, не оборачиваясь, двинулся по дороге. Мы долго молча смотрели ему вслед. Тот же мужик, придя в себя от произведённого впечатления, сказал:

- Вот как надо играть, ребята…

Об этом эпизоде я рассказал Николаю Тюрникову.

- Ну что ты, - сказал он, выслушав меня, - Лукин замечательно играет на гитаре. Он мне как-то признался по секрету, что в молодости служил у одного графа. Развлекал его и его гостей игрой на гитаре. Об этом он никому не рассказывал. В гражданскую войну он вроде бы служил у белых, играл в военном оркестре в дивизии генерала Каппеля. Вот и боится, чтобы его не арестовали. Я удивлён, что он согласился вам поиграть. Должно быть, вспомнил молодость.
Такая вот история…

Дальнейшая судьба Лукина мне неизвестна. Вскоре нашу семью постигло горе – умер отец, пришлось скитаться по квартирам, и мне уже было не до музыки.

Виктор ВЫГОЛКО, Иерусалим

2 комментария:

AlexGL комментирует...

Красота то какая, ляпота!

Марат комментирует...

C большим удовольствием прочитал.Правильный русский язык сегодня большая редкость